Костик дал отмашку Игорю — это означало, что ему нужно несколько секунд передышки, посему надо вклинить в песню аритмичную перебивку, после которой последует модуляция на тон.
В этом месте Федяшин всегда врубал хорус и создавалось полное впечатление, что поет сотня Костиков, а подпевает сотня Данилов:
И — с еще большим драйвом и акцентом:
Настало время неторопливого, густого соляка Димыча. Малый оттенял.
Звучало неповторимо...
Зрители стонали в сотни голосов. Казалось, вели сейчас Костик всем умереть — послушались бы, не раздумывая.
Неповторимое ощущение — понять его может только тот, кто сам хотя бы раз стоял в полутьме сцены перед залом или стадионом и видел сотни горящих глаз, обращенных к тебе.
Сыграли еще «Законы толпы», «Терминатор (граница света и тьмы)», «Ветер защиты», «Перегрузку», «Держись, Москва», «Двенадцать», «Законы подъездов»...
А потом и светать начало. Зрители обессилели. Музыканты тоже. И был объявлен перерыв — реально первый со вчерашнего вечера.
Димыч, сняв гитару с ноющего плеча и залпом заглотив банку «Янтаря», почувствовал, что зверски хочет спать. Андрюха и Костик выглядели не лучше. Бедняга Игорь, чья судьба была наиболее тяжкой в физическом плане, весь лоснился от пота, а майка его давно улетела в зал.
Последовала массированная атака местных музыкантов. Вопросов было не счесть: что за аппарат? где брали? почем? не продается ли?
Проспектовцы вяло отмахивались: потом, потом, пива охота, лежать охота... Все потом...
Как-то отбились.
Димыч еле добрел до закутка с топчаном, рухнул и отключился.
14. Abandon (1998)
Разбудил его Шурик, теребя за плечо. В узкие вертикальные щели между стойками и драпировкой ломилось яростное летнее солнце.
— Эй! Вставай-ка!
— А? — вскинулся Димыч.
Проспал он немного, всего несколько часов, но как всегда после концерта это здорово восстановило силы.
За плечом Федяшина, который Василевского разбудил, стоял озабоченный Андрюха. Выражение Андрюхиного лица Димычу сразу не понравилось: по всей вероятности, предвиделись какие-то административные трудности.
— Что такое? — спросил Димыч, щурясь на свет.
— Жопа, братец. Мне тут добрые люди нашептали, что гений из Питера в припадке ревности куда-то сдул. И посоветовали сниматься отсюда подобру-поздорову, пока худого не стряслось. Я почему-то склонен к этому прислушаться.
— Так что,.второй части не будет? — огорчился Димыч. Вчерашний слушатель ему понравился: оттягивалась толпа на славу.
— Не будет, братуха. Мы уже половину аппарата свернули. Пошли заканчивать.
Не подчиниться Андрюхе Василевский не мог. Его епархией оставалась исключительно музыкально-теоретическая часть.
Снаружи было на удивление пустынно; из «Дома культуры» доносилось ритмичное треньканье. То ли кто-то выступал, то ли настраивался. И народу было совсем мало: небось дрыхли все по кустам. Парочками и группами. Группа поддержки проспектовцев в полном составе наличествовала перед десносценой. Что-что, а построить болельщиков Андрюха мог без излишнего напряга. Поэтому свернулись достаточно быстро. И выехали почти по-английски. Почти — потому что попрощаться пришли кучерявый Андрей со своей группой да несколько парней из других команд. И Димыч сразу понял, кто были те самые «добрые люди», предупредившие Шевцова о грядущих кознях питерского гения.
— Знаете, ребята, — задумчиво сказал напоследок Андрей, — такое впечатление, что вы приехали к нам из завтрашнего дня. И что ваш завтрашний день куда светлее нашего, сегодняшнего.
— Ну, — вздохнул Димыч. — Если начистоту, то так оно и есть. Только не рассказывай никому, ладно?
Димыч умолк, переглянулся с Шевцовым и Федяшиным, а потом добавил:
— А впрочем, можешь рассказывать. Все равно никто не поверит. Да и ты скорее всего не веришь.
— Я — верю, — ответил Андрей серьезно.
Пива в трейлере оставили всего ничего — чтоб только на дорогу хватило. Остальное сгрузили на радость группе Андрея и немногим примкнувшим хорошим людям.
Пожали на прощание руки. Расселись.
— Ну что? Прощай русский Вудсток? — спросил Андрюха, жужжа стартером.
— Ничего, кроме банальщины, на ум не приходит.
— Погоди, — спохватился Димыч. — Я сейчас.
Он метнулся в кубрик, схватил чехол с гитарой и приблизился к Андрею.
— Возьми, — сказал Димыч, протягивая инструмент. — Тебе она нужнее. «Тверь-поток», восьмая модель. Примочка и шнуры там, внутри. Шнуры хорошие, с золочеными джеками. Да и примочка не фуфло, реальный «Шторм».
И, не дожидаясь ответных слов, вернулся в кабину.
— Вот теперь, прощай, русский Вудсток! — вздохнул он, хлопая дверцей.
— Пусть банальщина, зато правда.
«Десна» и пивной трейлер заурчали двигателями и медленно тронулись.
15. The House of Blue Light (1987)
Обратная дорога запомнилась как-то смутно — всем, не только Димычу.
Рулил опять Андрюха, поскольку остальные умельцы после выступления хорошо поддали. Да и встреча с местными дорожниками все еще оставалась вероятной, а административные проблемы Андрюха привык решать сам. Димыч периодически задремывал, потом просыпался, вскидывал голову. Навстречу тянулась и тянулась паршивая дорога в непривычной пустоте обочин. Шурик возился с ноутбуком, вычислял точку возвращения, которая, как он сказал, перемещалась, не стояла на месте.
Пару раз останавливались на окраинах городов и городков, дабы пополнить запасы того, что местные называли продуктами. Хорошо хоть за пивом в обычных для этого мира очередях убиваться не приходилось, а отсутствие воды при наличии пива переносилось удивительно легко.
Концертная эйфория постепенно сменялась мыслью «скорее бы домой».
Домой.
Слово, которое начинаешь ценить, только когда поскитаешься какое-то время, поживешь в стороне от любимой койки, любимой кухни, любимой комнаты, любимого компьютера... Почты небось навалило нечитаной...
Дорожники однажды все-таки остановили их. Почему-то не спросили права, только путевой лист. Вопрос решился несколькими красноватыми купюрами с профилем бородатенького индивида — Андрюха обладал завидным даром убеждения, да и инспектор не слишком сопротивлялся.
Похоже, он также предпочел свалить бремя разбирательств на кого-нибудь из коллег далее по трассе.
А вскоре Шурик Федяшин велел сворачивать на пыльную колею меж полей и минуты через три притормозить у жиденькой и столь же пыльной полоски деревьев. До перехода, по словам Шурика, оставалось часов семь. Кто не отоспался — немедленно завалился в кубрике, а те, кто успел, — расселись на брезенте с краю поля за бутылочкой-другой. Разговоров было. И о выступлении, и о странном семьдесят девятом годе неведомой реальности, и не только. И о звездах, точно таких же, как и в родном и привычном мире.